Литературный оверлок. Выпуск №4 / 2017 - Руслан Гавальда

– Как по-вашему, могли бы Вы любить меня?

– Что?

– Мне кажется, что я мог бы любить Вас. В течение часа. Может быть, дольше. Давайте обойдемся без обиняков. Я вижу в Вас чистоту, к которой мне хочется прикоснуться.

– Как-как? – И муфтий рассмеялся. Смех у него получился какой-то вихляющийся, сухой и скрипучий.

– Не притворяйтесь шокированным. Нет так нет, ответ за Вами, но не делайте вид, будто я задал вопрос о том, что никогда не приходило Вам в голову.

– Ну… – Абдуллах Амин опять усмехнулся, хоть делать это не собирался. – Просто я…

Ладони его спустились с плеч, прошлись по спине, и внезапно муфтий переступил какую-то черту. Что-то уже случилось, и даже если он отпрянет от Рудольфа Нуреева и убежит из этой квартиры, оно все равно останется случившимся. Он перешел на другую сторону и потому с великим облегчением позволил ему расстегнуть его рубашку. И на краткий миг ощутил такой же покой и правильность происходящего, какой ощущает раздеваемый перед сном ребенок.

– Прелестно, – прошептал Рудольф Нуреев. – У Вас прелестное тело, Абдуллах, как это прекрасно – быть таким стройным и притягательным.

Абдуллах Амин позволил этому слову покружить немного в его сознании. «Притягательный». Он коснулся самой верхней пуговицы на рубашке Рудольфа Нуреева и, ощутив стремительный наплыв радостного волнения, расстегнул ее. И увидел кусочек кожи Рудольфа Нуреева, темной, испещренной черными волосами. Он не мог поверить, что ему дозволенно было сделать это. Кровь стучала в висках муфтия, какая-то часть его сознания словно воспарила и наблюдала за происходящим, охваченная ликованием и ужасом, а между тем пальцы его спускались вниз, расстегивая пуговицы. Наконец рубашка распахнулась, и Абдуллах Амин увидел мягкие мышцы его груди, мохнатую припухлость живота. Муфтия раскачивало между брезгливым желанием и обжигающим, стенающим смущением.

Рудольф Нуреев приложил к губам толстый коричневый палец. Абдуллах Амин подчинился. От него требовалось только одно – не говорить «нет». Отсветы свечей пролетали по декоративным тканям, как легкий ветерок. Рудольф Нуреев уже развязывал шнурки его ботинок. И Абдуллах Амин вдруг захотелось сказать хоть что-то. Его охватила внезапная уверенность в том, что если он не услышит сейчас свой голос, то потеряет себя. Исчезнет в нигде, стынущем за самой кромкой мира.

Они жили, оба, как только им удавалось встретиться (а встретиться им теперь удавалось часто, ибо оба искали и успешно находили множество причин, что в одно и то же время и в одной и той же стране у них внезапно обнаруживались неотменные дела), на верхнем этаже блекло-коричневых дома. В дребезгливых окнах их съемных квартир всегда колыхались постельные покрывала, украшенные «индийскими огурцами», на чопорном парадном крыльце раздраженно поблескивали серебряные колокольчики. Нуреев такую обстановку обожал.

Абдуллах Амин, сидевший с Кораном и чашкой ароматного чая за белым мраморным столиком, поднял взгляд, ощутив настороженную панику, – как если бы бестелесный голос обнародовал самое стыдное из его потаенных желаний.

За ним уже продолжительное время наблюдал Рудольф Нуреев.

– Я увидел в Вас нечто знакомое мне, так же как вижу сейчас источаемый Вами свет. Оранжевый, но с наипрекраснейшей, чистой голубизны каймой. Представьте себе пламя газовой горелки.

Абдуллах Амин молчал. Он уже научился гордиться выпавшей ему привилегией и стесняться ее. При любом разговоре он норовил упомянуть о том, что происходит он отнюдь не из именитой, обеспеченной семьи, однако, когда это ему удавалось, ощущал себя лжецом. Разве не знал он любви и денег? Разве все напасти его, разве выбор жизненного пути не были на самом-то деле недугами привилегированности?

– Я кое-что почувствовал в Вас, – продолжал Рудольф Нуреев тихо. – И мне необходимо было выяснить, прав ли я.

Муфтий взглянул на часы, которые стояли рядом на столике и встал. Он опаздывал на службу, для которой и перелистывал Священную Книгу. Рудольф Нуреев заметил это и остановил его.

– Не уходите так сразу, – сказал он. – Сначала пройдитесь со мной немного.

Глаза его были жалостливы, как у незаслуженно наказанного ребенка.

Абдуллах Амин поколебался. А затем решил, что он, ранее человек храбрый, сумасбродный и не вполне реальный, пожалуй, сделал бы это. И, ощущая, как в душе его сплетаются бесшабашность и боязнь, Абдуллах Амин расправился и вышел с Рудольфом Нуреевым из дома.

– Пойдемте, – сказал Рудольф Нуреев. – Пойдемте туда.

Рудольф Нуреев потащил его в подвал дома.

Он отвел Абдуллаха Амина к покрытой подушками лежанке и там стянул с него рубашку, проделав это со спокойной, почти клинической уверенностью в своей правоте, как если бы он, Рудольф Нуреев, был врачом, а рубашка наносила Абдуллаху Амину непостижимый вред.

– Теперь ложитесь, – сказал Рудольф Нуреев.

– Я…

– Чшш.

Но он не шелохнулся. Гнев обжег его кожу и сразу же обратился во что-то иное, незнакомое. Негодование, желание, страх переплелись в нем так путано, что Абдуллах Амин уже не отличал одно от другого. Он лежал неподвижно, придавленный их совокупной тяжестью, а Рудольф Нуреев, покряхтывая, снял с его ног башмаки и поставил их на пол. Абдуллах Амин, глядя, как они отставляются в сторону, подумал, коротко и без испуга, о смерти.

– Я… – начал он, но продолжать не стал. Настоятельная потребность говорить сменилась столь же настоятельной – молчать, затеряться среди подушек, тканей, солений, консерв и стоящих в большом горшке павлиньих перьев, которые подмигивали ему в полумраке. Он обратился в часть этого подвала, и теперь с ним могло произойти все что угодно. И все было бы правильным.

Абдуллах Амин смотрел в потолок, на пересекающих ткань светло-зеленых слонов. Он стал частью комнаты. Произойти может все что угодно. Он видел свои штаны и рубашку, комком лежавшие на полу, и они представлялись ему одеждой какого-то другого человека, выдуманного им самим.

Рудольф Нуреев, стянув с него и трусы, прошептал: «Прелестно». Абдуллах Амин дышал. Он был гол, если не считать носков. Он был человеком, к которому приложимо слово «прелестно».

Вот и все. Конец.

И все случившееся мгновенно обратилось в ничто. Оно было таким огромным, а теперь стало ничем, оставив лишь вялый стыд и желание оказаться в другом месте. Рудольф Нуреев вытер рот, улыбнулся. Похлопал Абдуллаха Амина ладонью по животу, протянул другую к косяку.

– Извини, – проговорил он. – Ты слишком хорош и я не сдержался.

Муфтий кивнул. А чего еще ему оставалось делать?

– Я хотел… Показать тебе мой любимый островок… И не только показать… Знаешь… Ты можешь там жить… Можешь приплывать, прилетать туда когда угодно… Даже без меня… Ведь я… – Он знал, что может всё рассказать сейчас и получить отпущение грехов. Про эти ночи без Абдуллаха Амина. В грязных сартирах. Про то, как он гуляет без своего Абдуллаха Амина, и как он получил то, что только предложил Абдуллаху Амину, ведь они постоянные партнеры, ведь… Но уже через мгновение от желания его не осталось и следа. Мелкий эпизод, в коем в сущности-то не было ничего, кроме простого любопытства, открытости новизне, которую каждый творческий человек, искатель приключений берет с собой, отправляясь в новый мир. Все это не стоит слов, вдруг решил он, не стоило ссор, скандалов, которые могли из-за этого вспыхнуть, ведь душой то он принадлежит ему одному, ему, ему, только ему…

– Я люблю тебя, – признался он.

Он подступил к мулле – три шага – и поцеловал его в губы. Ни тот ни другой не произнесли ни слова. Абдуллах Амин повернулся к двери. Он чувствовал, что к верхней губе его пристала капелька влаги, – то ли слюны Рубольфа Нуреева, то ли его спермы. Он закрыл за собой дверь, прошел по голому коридору, поднялся, перепрыгивая ступеньки, по лестнице. Ему просто необходимо было спешить в мечеть. И он слишком ошеломлен, чтобы говорить, чтобы сказать, что чувства взаимны.

Но Рудольф Нуреев это понимал.

Прежде, чем Абдулла Амин решил посетить подареный ему архипелаг (так как на самом деле там три почти слитых друг с другом острова) прошло не мало времени, и он начал задаваться вопросом – как попасть на остров? Оказалось – никак! Остров – частная собственность (хотя в том числе уже и его тоже) и посетить его можно только по приглашению владельца, потому что кроме владельца никто не имел его точных координат. А вот подплыть к нему на достаточно близкое расстояние по незнанию – это пожалуйста!